- Что такое с тобой? У тебя ужасно скверный вид. Подбегает к Осокину, шутя щупает ему пульс. Осокин, Смеясь, отмахивается от него, но потом по лицу его пробегает тень.
- Скверно, Володя, - говорит он. - Не могу это ясно выразить тебе, но чувствую, что я отбился от жизни. Вы все куда-то идете, а я остаюсь. Выходит так, что я хотел строить жизнь по-своему, а только изломал ее. Кто я теперь? Учитель фехтования и поэт, который пишет три стихотворения в год. Вы все идете обыкновенными путями, но перед вами жизнь и будущее. Я все время хотел лезть через заборы, и в результате и у меня и передо мной ничего нет. Ах, если бы я мог начать сначала! Теперь я знаю, как бы все сделал! Я не стал бы так бунтовать против жизни и швырять ей назад
все, что она давала. Я знаю теперь, что нужно сначала подчиниться жизни, чтобы потом победить ее. У меня было столько возможностей, и столько раз все повертывалось в мою пользу. Но теперь больше ничего нет!
- Ты преувеличиваешь, - говорит Ступицын. - Какая разница между тобой и нами? Всем приходится не особенно сладко. Что у тебя случилось: что-нибудь неприятное?
- Ничего у меня не случилось, а только чувствую себя выброшенным из жизни.
Опять стучат в дверь. Входит хозяин квартиры, отставной чиновник, и просит денег за комнату. Он немножко выпивши и очень любезен. Осокин уговаривает его по-
дождать. Когда хозяин уходит, Осокин с гримасой отвращения машет рукой.
- Вот из этой маленькой борьбы с маленькими неприятностями состоит вся жизнь, - говорит он. - А ты что делаешь сегодня вечером?
- Я буду у Павловских в Сокольниках. Там будет обсуждаться проект кружка психологических исследований. Ты не пойдешь? Тебя, кажется, это интересует.
- Да, очень. Но меня не приглашали. Видишь, Володя, я говорю тебе, что я отбился от стада. Там круг людей, связанных с университетом. Зачем я им? Я среди них чужой, и посторонний, и ненужный. И так везде. Мне совершенно чужды три четверти ваших интересов, три четверти ваших разговоров. И это все чувствуют. Из любезности меня иногда приглашают. Но с каждым днем я чувствую, как эта пропасть растет.
Владимир Ступицин говорит что-то еще. Хлопает Осокина по плечу, берет у него свою книгу, за которой пришел, и уходит.
Осокин тоже одевается и хочет идти, но подходит к столу и стоит, задумавшись, в пальто и шляпе.
- Все было бы иначе, если бы я мог поехать, - говорит он. - И почему я в конце концов не поехал? Ведь доехать я мог бы. А там не все ли равно? Но как жить в Ялте без денег? Лошади, лодки… Все деньги и деньги. И нужно одеться. Не могу же я ехать туда в таком виде, как хожу здесь. Конечно, все это пустяки. Но если эти пустяки сложить вместе… А она не понимает этого, не понимает, что я не могу так жить там… И она думает другое, что я не хочу или что меня что-нибудь удерживает здесь. Неужели сегодня опять не будет письма?
Иван Осокин идет па почту справляться, нет ли писем до востребования. Писем нет. Выходя из почтового отделения, он сталкивается с господином в синем пальто. Осокин останавливается и смотрит вслед. - Кто это такой? Где я его видел? Ужасно знакомое лицо, и даже это пальто я знаю. - Задумавшись, он идет дальше. На углу улицы он приостанавливается, пропуская проезжающую коляску, в которой сидят две дамы и мужчина. Осокин кланяется, но его не узнают, хотя, очевидно, видят.
Осокин смеется и идет дальше. На извозчике едет офицер, брат Зинаиды Крутицкой. Увидав Осокина, офи-ц ер делает приветственный жест рукой, потом останавливает извозчика, соскакивает и идет к нему. Берет его за пуговицу и начинает что-то оживленно рассказывать ему.
- Знаешь новость? Сестра выходит замуж за полковника Минского! Свадьба будет в Ялте, потом они хотят поехать в Константинополь и оттуда в Грецию. Я на д нях еду в Крым. Кланяться от тебя?Осокин весело отвечает ему в тон, смеется и пожимает руку.
- Кланяйся и передай мои поздравления.
Крутицкий говорит еще что-то, смеется и уезжает.
Осокин прощается с ним с веселым лицом. Но, когда тот отъезжает, его лицо меняется. Он идет, потом останавливается и стоит, смотря вдоль улицы и не обращая внимания на прохожих. Говорит сам с собой:
- Значит, вот что. Ну, теперь все понятно. Что же я должен делать? Поехать туда и вызвать на дуэль Минского? Хорошо, что я не поехал туда. Очевидно, это уже было решено. И я нужен был только для развлечения. Нет, это гадость! И я не смею так думать. И это неправда. Это все произошло потому, что я не приехал. И, конечно, теперь я никуда не поеду и ничего не сделаю. Она так решила. Какое я имею право быть недовольным? И, наконец, что я могу ей предложить? Разве я мог бы поехать с ней в Грецию?
Он идет дальше, потом останавливается, опять говорит сам с собой:
- Но ведь мне же казалось, что она любит меня! Сколько мы говорили! Ни с кем я не мог говорить так, как с ней. И она такая необыкновенная! А Минский - обыкновеннейший из обыкновенных и читает «Новое время». Но не сегодня-завтра он - человек с положением. А меня даже не находят нужньм узнавать ее же знакомые. Нет, я не могу, я должен или уехать куда-нибудь или… Я не могу здесь оставаться.
Вечер. Осокин у себя. Он пишет письмо Зинаиде Крутицкой, но листок за листком рвет и начинает новое. Временами он вскакивает и ходит по комнате. Потом опять пишет. Наконец бросает перо и в изнеможении откидывается на спинку стула.
- Ничего я не могу написать. - Я писал ей целые дни и целые ночи. Теперь во мне все оборвалось. Если все- прежние письма ничего не сказали ей, это тоже ничего не скажет. Не могу больше.