Странная жизнь Ивана Осокина - Страница 11

Осокин смотрит на нее и не знает, что сказать. Она прекрасно одета и очень хорошенькая, с большими живыми глазами. И он чувствует себя еще более неловко, потому что ему хочется сказать что-нибудь приятное ей, а он может голову отдать на отсечение, что видит ее в первый раз в жизни. И почему-то ему кажется, что она смеется над ним, говоря, что он стал большой. Почему, зачем - он не понимает.

- Ну, неужели ты меня не узнаешь? - звонким девичьим и необыкновенно приятным голосом говорит она. - Подумай, ты вспомнишь.

Она смотрит на него и смеется.

И на одно мгновение, быстрее самой быстрой мысли, у Осокина мелькает в сознании какое-то воспоминание. Да, он ее знает! Как он этого не почувствовал сразу? Но когда он мог ее знать?

Осокин быстро перебирает в памяти всю свою жизнь до того момента, когда он пришел к волшебнику, и он уверенно может сказать, что в той, взрослой, жизни ее не было.

- Ах, какой ты смешной, - говорит она, - так-таки совсем и забыл меня. А помнишь меня в Звенигороде? Я была девочкой старше тебя, еще у меня была красная лента в косе. Помнишь, как на мельницу ездили, а потом раз ходили Жучку искать, ее тарантас задавил.

Осокин помнит Звенигород, когда он был еще совсем маленьким, помнит мельницу в лесу и запах муки, и запах дегтя около парома, и монастырь, и лес на горе, и Жучку, которую переехал тарантас… Но ее там не было. В этом он совершенно твердо уверен. И он понимает, что она смеется над ним. Но зачем? И кто она? И почему знает и про Звенигород и про Жучку?

Он молчит, а она продолжает смеяться своим заразительным смехом, берет его за руку и сажает рядом с собой. От нее пахнет духами - тонкий, но одурманивающий запах. И эти духи сразу необыкновенно много говорят ему. Да, конечно, он ее знает. Но когда и где он ее видел?

- Что же ты молчишь, - говорит она. - Скажи что-нибудь. Что же, ты рад меня видеть?

- Рад, - говорит Осокин, мучительно краснея и не находя в себе силы перестать быть гимназистом.

- Почему же ты рад?

- Потому что я вас люблю, - сам не зная откуда набираясь храбрости, говорит Осокин, вместе с тем сгорая от мучительного стыда, что он мальчишка, а она совсем взрослая барышня.

Она смеется теперь уже вслух, и ее глаза смеются, и ямочка на щеке смеется.

- С которых же пор ты полюбил меня? - спрашивает она.

- Я всегда вас любил, - говорит Осокин, - еще тогда в Звенигороде, - прибавляет он, хотя знает, что ее в Звенигороде не было. Но эта ложь почему-то нужна.

Она быстро взглядывает на него, и между ними устанавливается какое-то взаимопонимание, точно они условились о чем-то.

- Ну, хорошо, а что же мы теперь будем делать? Я приехала сюда, потому что я тебя нигде не могла найти.

И Осокин понимает, что она искала его там, в той жизни. И понимает, что об этом почему-то не нужно говорить яснее.

- Что же, ты так здесь и останешься? - спрашивает она.

- Нет, - отвечает Осокин опять неожиданно для себя, - конечно, нет. Мы убежим, то есть я убегу. Мы сойдем вниз вместе, и пока вы будете одеваться в швейцарской, я надену чье-нибудь пальто и выйду к подъезду. Потом мы возьмем извозчика и уедем.

- Ну пойдем, - говорит она, точно между ней и Осокиным уже заранее давно все условлено и решено. Осокин одновременно и понимает что-то и не понимает, и все его существо наполняет предчувствие каких-то новых ожиданий. Так удивительно приятно чувствовать сразу целый вихрь неожиданностей и перемен. И спереди что-то новое, еще небывалое, искрящееся и переливающееся всеми цветами.

Они выходят на лестницу и идут вниз. Но лестница длинная, темная, совсем не та, которая ведет в швейцарскую.

- Мы попали не на ту лестницу, - говорит Осокин.

- Все равно, - тихо шепчет она, - здесь мы прямо выйдем. - Ив темноте она обвивает его шею руками и, тихо смеясь, прижимает к себе его голову.

Осокин чувствует ее руки, ощущает лицом прикосновение шелка и меха, запах духов, мягкое, нежное, теплое касание женщины… Его руки нерешительно обнимают ее. Он ощущает под платьем и корсетом мягкую, но упругую грудь. Все его тело охватывает мучительно-сладкая дрожь.

Его губы прижимаются к ее щеке, и он слышит, как она часто дышит и находит своими губами его губы. «Неужели, неужели это правда?» - говорит кто-то внутри Осокина. - «Ну да, да», - отвечает другой. Его всего наполняет безумная радость. И ему кажется, что они отдаляются от земли и летят.

В это время наверху лестницы начинает звонить резкий непрерывный звонок и раздаются голоса. Сразу что-то мучительно хватает за сердце Осокина - сейчас она исчезнет.

- Мы опоздали! - восклицает она, вырываясь из рук Осокина.

- Да, - Осокин и сам чувствует, что все пропало, что от него уходит что-то бесконечно прекрасное, радостное, светлое…

- Милый, слушай, я бегу, а то будет поздно. Но я приду опять, жди меня, слышишь, не забывай…

Она еще что-то говорит, быстро сбегая вниз по лестнице, но Осокин не слышит ее, потому что звонок звонит все ближе и ближе и заглушает голос.

И ее уже не видно. Осокин хочет броситься вслед за ней, делает усилие рассмотреть, куда она пошла, и открывает глаза…

Совсем близко от его кровати проходит «Лягушка», с сосредоточенным видом звоня в большой колокольчик. Утро.

Несколько секунд Осокин не может прийти в себя, полный радостного волнения от поцелуя и острой тоски от того, что это исчезло, и все-таки радости, что это было.

То, что он испытал, так не вяжется с этой спальней, с криком мальчишек, с резким светом керосиновых ламп. Он еще совершенно ясно чувствует запах духов и прикосновение рук, обвивших его шею, и мягкие волосы, которые коснулись его… Все это еще пока настоящее. Сердце быстро, быстро бьется. Все тело точно ожило и в каком-то радостном изумлении ощущает само себя.