Странная жизнь Ивана Осокина - Страница 28

К оглавлению

28

- Неужели за это могут исключить?

- Видите, нас приучают к дисциплине. И поэтому всему придается особое значение. Отпуск до двенадцати - значит, я должен умереть, а быть в училище к двенадцати. Но это еще что, есть вещи хуже. Например, мы не имеем права возражать, что бы нам ни говорили. Это - самое трудное. Представьте себе, что вам говорят что-нибудь очень несправедливое и обвиняют вас в том, чего совсем не было. И вы должны молчать.

- Я бы не могла, - решительно заявляет соседка Осокина.

- Но тогда вас исключили бы из юнкерского.

Приостановившаяся игра начинается снова. Осокин выигрывает. Приносят «Крюшон». К Осокину с его соседкой подходит Соколов.

- Помнишь, я тебе предсказывал в гимназии, что у тебя будет рыжая борода, - говорит Осокин, - и что ты будешь адвокатом? Первое исполнилось. На второе будем надеяться. Во всяком случае, ты на юридическом, а не в институте путей сообщения, как собирался. Что ты на это скажешь?

- Вы умеете предсказывать?-спрашивает соседка Осокина.

- Да, я все знаю вперед, только не для всех.

- А мне можете предсказать что-нибудь?

- Вам - не знаю, кажется, нет. Но себе я часто предсказываю. И иногда это очень неприятно. Понимаете, я все знаю вперед, а изменить ничего не могу. Точно заколдован!

- Ну а теперь вы что видите? Осокин смеется.

- Теперь я вижу, что меня выставят из училища, если я сейчас не пойду. В самом деле, нужно идти.

- Ах, как жалко, я без вас опять все проиграю. Нельзя ли как-нибудь остаться?

- Можно-то можно, только очень сложно. Тогда придется заболеть, и нужно будет доставать докторское свидетельство.

- Мы вам напишем! - кричит другая актриса через стол.

Игра опять идет, и Осокин снова выигрывает.

- Я знаю, этого не следует делать, - говорит он, - только для вас. И потом, я думаю все-таки через пять минут идти. Если проиграю, уйду! Хорошо?

Но снова выигрывает. Играют дальше.

- Ну вот, я, кажется, уже заболел, - вздыхает Осокин, передавая деньги своей соседке и тихонько пожимая кончики ее пальцев.

- Я вас буду лечить, - смеется она.

- Хорошо, - отвечает он, - уговор дороже денег. Но вы себе представить не можете, как мне надоедает знать все вперед.

- Что вы знаете сейчас?

- Я знаю, что будет что-то скверное, но мне все равно. Иногда на меня находит такое настроение, что мне хочется идти наперекор, вразрез. Пускай будет что будет.

- И вы знаете только это, больше ничего? - она искоса взглядывает на Осокина, улыбаясь глазами. И Осо-кину делается даже страшно, что он мог быть таким

дураком и мог уйти в училище. Конечно, он пойдет ее провожать… Между ними уже что-то решено…

Игра идет. Теперь Осокину кажется, что он действительно знает другое. Он выигрывает больше всех и ухаживает за своей соседкой.

Разъезжаются под утро, и Осокин едет провожать свою партнершу.

- Я вернусь к тебе, - говорит он Соколову, отведя его в сторону.

- Если тебя пустят! Это, брат, тебе не юнкерское училище. Попробуй вот тут нарушить дисциплину!

…Через три недели. Осокин, сильно похудевший, сидит у Соколова. Его исключили из училища и отправляют в полк вольноопределяющимся.

- Толком расскажи, толком, как все вышло, - говорит Соколов.

- Ну… сначала, я поехал провожать… ты знаешь?

- Ну да, Анну Степановну.

- Ну и остался у нее. Она - прелесть. Но дело не в этом. Днем нужно было уходить. Ей было неудобно, чтобы я оставался до вечера. Вышел от нее и на первом же углу наткнулся на жандармского полковника. Ну, естественно, он сейчас же отобрал у меня билет и послал меня в училище доложить дежурному офицеру, что и как. Там меня, раба Божьего, под арест, вспомнили еще какие-то старые грехи и держали под арестом три недели. Это, брат, тоже конфетка. Ну, а в заключение - вон из училища, и в солдаты, к черту на кулички, в пехотный полк, в Среднюю Азию, на Персидскую границу. Да, еще спасибо, что дали несколько дней сроку и позволили ехать за свой счет.

- Ловко вышло. Везет тебе как утопленнику.

- Вот уж именно.

- Анна Степановна все справлялась о тебе. Ей нужно было уезжать, и она не хотела ехать, не узнав о тебе. Мы уже через Крутицкого узнавали для нее, жив ты или умер. Сказали, что жив и сидишь под арестом.

- Она в Петербург уехала?

- Да.

- Ну а я, значит, опять с разбитым корытом. Но, понимаешь, мне ни капельки не жалко. Я думаю, из вас этого никто не поймет.

- Что же ты теперь будешь делать?

- Что делать? Теперь только одно остается - поеду в полк. Дальше видно будет. Но подумай, какая подлость, что я это все знал заранее.

- Если знал, зачем же делал?

- Да попробуй не сделай. Чудак ты! Ты, очевидно, понятия не имеешь, что это за чертова механика. Ведь в том-то вся и штука, что ничто не делается сразу. Все делается понемножку, постепенно. Я это только теперь начинаю понимать. А понемножку может сделаться черт знает что. И ты сам не заметишь этого, пока все не выйдет так, как должно выйти. И еще, ты все видишь издали. А когда подходишь вплотную к чему-то, ты перестаешь видеть целое, а только отдельные части, мелочи, которые ничего не значат. Нет, брат, это такая ловушка, что сам черт ногу сломает.

- Ну, значит, будем тебя провожать.

- Да, больше ничего не остается. Можете провожать.

- Что же ты все-таки будешь делать?

- Чудак! Теперь буду солдатом, больше ничего. Меня могут скоро отпустить. А когда отпустят, тогда будет видно. Я думаю, что дядя меня больше знать не захочет. Я ему и писать не стану. Что я могу сказать теперь? Мне кажется, что должен быть какой-то поворот. Но откуда он придет, я не знаю.


ГЛАВА 17

Париж
28